(граница жанров легенды и предания для этих текстов зависят именно от
облика этих предшественников), и связаны с рубежом «доистории» и истории,
но истории данного места и данного коллектива, осознающего себя частью
большего – этнического – коллектива. В этом отношении они обнаруживают
типологическое сходство с описанными Сепиром легендами о начале рода или
племени. Прочие легенды уже переходят эту границу и располагаются в
историческом времени данного этноса, выполняя в европейской традиции
функцию исторических или квазиисторических жанров (опять-таки соприкасаясь
и пересекаясь с преданиями). В этом отношении они могут в значительной
степени приближать ко времени носителя и даже опережать его, продолжая
историческое время снова в мифологическое, т.е. эсхатологическое, но часто
соотнесенное с историческим (как пример – конкретное датирование конца
света или, во всяком случае, помещение его в обозримое будущее). С другой
стороны, эсхатологические легенды, в своей части, связанной с утопическими
картинами будущего, сходны и с легендами об утопических странах или
обществах, которые мыслятся как современные носителям традиции – например,
русская легенда о «Беловодском царстве» (для статуса легенды как
достоверного общения показательны случаи действительных поисков мест, о
которых сообщала легенда). Этот тип легенд, называемый «социально-
утопическим», соотнесен не просто с историей, но и с конкретной,
современной носителям, социальной ситуацией, и опять же граничит с жанром
преданий, так как может включать сюжеты, связанные вполне с историческими,
несакрализованными лицами, которым в данном сюжете отводится функция
восстановления попранной справедливости и установление утопического
благополучия (т.е. функция культурного героя, «переведенная» на язык
поздних социальных отношений). Таковы сюжеты, связанные со старцем Федором
Кузьмичом – Александром I и многие другие. Они целиком относились бы к
жанру преданий, если бы не касались утопических представлений о перестройке
всего порядка вещей (т.е. в сущности – эсхатологического мотива счастливого
завершения всей истории, ее конца и цели) и не содержали элементов
чудесного. Наличие этих элементов вполне возможно и в жанре преданий, но в
данном конкретном круге текстов имплицитно содержится мотив воскресения
героя (так в русской традиции легенда о Федоре Кузьмиче возникла именно в
связи со смертью Александра I), сопоставимый с будущим воскресением
культурного героя в мифологических и эпических традициях, что ставит их
ближе к жанру легенд.
2.1.2 КОСМОГОНИЧЕСКИЕ МИФЫ.
Космогонические мифы и космологические представления занимают особое
место среди других форм мифологического мировоззрения, поскольку описывают
пространственно-временные параметры вселенной, т.е. условия, в которых
протекает существование человека и помещается все, что может стать объектом
мифотворчества. Космологические представления концентрируется прежде всего
вокруг актуального состояния вселенной: структура мира – набор, связь и
функции его частей, иногда – их количественные параметры (синхронический
аспект описания космоса). Космогонические мифы описывают, как возникла
вселенная (диахронический аспект). Актуальное состояние вселенной в
мифопоэтическом мышлении связывается воедино с ее происхождением как
следствие с причиной; ибо определение и объяснение состава мировоззрения и
роли, которую играют в нем его объекты, равнозначно ответу на вопрос ''как
это возникло'', описанию всей цепи порождения этих объектов (''операционная
связь'' синхронического и диахронического описаний). Таким образом, эти
аспекты представляют лишь два проявления одной сущности: то, что порождено
в ходе создания и устроения космоса, и является его составом; все, что
входит в состав космоса, возникло в ходе его развития. Но космологические
представления не полностью выводимы из космогонических мифов и
реконструируются отчасти при анализе ритуалов, языковой семантики и т.п.
Сфера космологического и космогонического для мифопоэтического
сознания очень широка, поскольку оно отождествляет (или, по крайней мере
связывает, чаще всего однозначно) природу (макрокосм) и человека
(микрокосм): человек создан из элементов мироздания, или
наоборот,–вселенная происходит из тела первочеловека. Будучи подобием
вселенной, человек – один из элементов космологической схемы. Сфера
социального, структура и механизм деятельности человеческого общества
(''мезокосма'') также определяются с точки зрения мифопоэтического сознания
в большой степени космологическими принципами и аналогиями, которые
являются, фактически, внутренними характеристиками социума, – в то время
как профанический уровень жизни человека не входит в систему высших
ценностей мифопоэтического сознания. Только в сокрализованном мире
существуют и известны правила его организации, структура пространства и
времени. Вне его – хаос, царство случайного. Переход от неорганизованного
хаоса к упорядоченному космосу составляет основной смысл мифологии,
содержащийся уже в архаичных мифах творения (где речь идет о происхождении
не космоса в целом, а тех или иных животных, явлений природы и т.п., т.е.,
так или иначе, о достижении природной социальной упорядоченности), и
эксплицитно выраженный в космогонических мифах характерных для более
развитых мифологий. Лишь с оформлением социальных институтов, свойственных
данному коллективу, и с появлением особой культурной традиции (началом
«исторической эпохи») можно говорить о материале, осознаваемом не как
космологический и уже не перерабатываемом космогоническим мифом. Но и за
пределами «мифологической эпохи» космологическое мировоззрение и
совокупность выработанных в его пределах операционных приемов продолжает
оказывать сильное влияние на способ интерпретации собственно не
космологического материала, сохраняет значение образца и модели
космологических представлений и космогонических мифов в значительной
степени предопределили структуру и форму других мифов, трактующих вопросы
происхождения, причинности и т.п. (этиологические мифы), и многие
фольклорные жанры (предания, легенды, саги, мемораты и т.п.).
Как пространство, так и время для мифопоэтического сознания
негомогенны. Высшей ценностью (максимум сакральности) обладает та точка в
пространстве и времени, где совершился акт творения, т.е. «центр мира» и «в
начале», т.е. само время творения. Космогонические мифы и космологические
представления связаны с этими координатами, задающими схему развертывания
всего, что есть в пространстве и времени, организующими весь
пространственно-временной континуум. Ритуал, особенно календарный (прежде
всего основной – годовой, отмечающий переход от старого года к новому),
также соотнесен с ним. Ритуальный годовой праздник воспроизводит своей
структурой ту порубежную кризисную ситуацию, когда из хаоса возникает
космос. Космологический код в архаичных культурах обладает особенно
большими разрешающими способностями; сами космологические классификаторы
обнаруживают часто тенденцию к персонификации и вхождению в мифологические
мотивы. Наконец нужно подчеркнуть, что и в космологических представлениях,
и в космогонических мифах все время обыгрывается тема торжества в двух
вариантах – положительном «это есть то», и отрицательном «это не есть то».
Эти самые общие космологические принципы объясняют довольно значительную
однородность космологических представлений об устройстве вселенной в
подавляющем большинстве мифологических традиций.
Космогонические мифы часто начинаются с описания того, что
предшествовало творению, т.е. небытия, как правило, уподобленного хаосу.
Тексты этого рода в самых разных традициях отличаются исключительным
однообразием: описывающий состояние до творения помещает себя в эпоху,
когда космос и все его части уже созданы. Таким образом, описание
поэтапного возникновения и развития космоса дается из точки, являющейся
итогом восстанавливаемого процесса развития мироздания, который
представляется чем-то, что не может быть превзойдено в дальнейшем, но может
продолжаться во времени или даже быть перечеркнутым в случае космической
катастрофы. При этом описание хаоса на языке «артикулированного» космоса
предполагает серию негативных положений относительно основных элементов
космического устройства. Сравните «Не существовало еще небо и не
существовала еще земля. Не было ни почвы, ни змей в этом месте. Я сотворил
их там из Нуна, из небытия. Не нашел я себе места, на которое я мог бы так
встать…» (гелиопольская версия древнегреческого мифа творения); «это –
рассказ о том, как все было в состоянии неизвестности, все холодное, все в
молчании; все бездвижное, тихое; и пространство, и небо было пусто… Не было
ни человека, ни животного, ни птицы, ни рыб, крабов, деревьев, трав, не
было лесов… Не было ничего соединенного…не было ничего, что могло бы
двигаться…не было ничего, что могло бы существовать…» («Пополь-Вух»
Центральная Америка). Сходная картина представлена в скандинавской,
ведийской, шумерской, аккадской, греческой, сибирской, полинезийской и
многих других мифологиях.
Тексты другого рода, наоборот, не акцентируют внимание на эпохе до
творения, а непосредственно начинаются с серии утверждений о
последовательном сотворении частей мироздания (хотя подобное описание может
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16
