Последний приют поэта
Елизавета Яковкина
ПОСЛЕДНИЙ
ПРИЮТ
ПОЭТА
Домик М.Ю. Лермонтова
Четвертое издание, исправленное и дополненное
ЕЛИЗАВЕТА ИВАНОВНА ЯКОВКИНА И ЕЕ КНИГА
Музей «Домик Лермонтова» – последний приют поэта – одно из самых
посещаемых мест и неотъемлемая интеллектуальная составляющая Кавказских
Минеральных Вод. Истории его создания и становления посвящена эта книга. Ее
автор Елизавета Ивановна Яковкина – лермонтовед, писательница, журналист и
краевед – приехала на Кавказ из Перми в год столетия КМВ в 1903 году. В
2004 г. исполняется 120 лет со дня ее рождения.
Как журналист Яковкина присутствовала при дебатах в городской думе г.
Пятигорска по вопросу приобретения «Домика» городом, была свидетелем
официального открытия музея в 1912 г., была дружна с его первыми хранителем
и заведующим, а с 1937 г. по 1951 г. являлась директором музея.
Работа в музее стала главным делом жизни Яковкиной. В этот период
музей получил всенародное признание, стал культурным центром Кавминвод и
научно-исследовательским учреждением.
Состояние музея к началу ее директорства было весьма плачевным,
не было ни грамотной экспозиции, ни финансовых средств, ни
квалифицированных кадров. В архиве Яковкиной сохранились письма той поры
становления музея. Сотрудник Пушкинского музея в Михайловском К.Афанасьев
пишет ей в декабре 1937 г. о том, что директор литературного музея в Москве
В.Д. Бонч-Бруевич просит ее подробно написать о «Домике». И вот строки ее
письма. «Музей находится в очень плохом состоянии. В нем убога экспозиция,
убог его внешний вид. Коренным решением вопроса я считаю приобретение в
Пятигорске специального здания, где должен быть литературный музей, дающий
исчерпывающие материалы о жизни и творчестве Лермонтова. Сам «Домик», где
сейчас расположен музей, должен быть реставрирован и сохранен, как
памятник».
Корреспондентами директора становятся научные сотрудники,
искусствоведы, художники, композиторы Москвы и Ленинграда (В. Бонч-
Бруевич, В. Мануйлов, Н. Пахомов, Б. Эйхенбаум, Б. Асафьев, В. Бреннерт и
др.). Создается коллектив сотрудников, ставших впоследствии видными
лермонтоведами.
Труд музейного работника обычно незаметен и то, что видят посетители,
создается годами и собирается по крохам. И этот труд вскоре был прерван
войной.
События того времени описаны Яковкиной в этой книге. Небольшой
коллектив музея с директором во главе остался в Пятигорске во время
оккупации. Им удалось спасти «Домик» и его основные экспонаты, а также
часть экспонатов Ростовского музея изобразительных искусств,
эвакуированного в Пятигорск в декабре 1941г.
Предыдущие три издания этой книги вышли из печати в доперестроечные
годы и содержат в себе присущий тому времени отпечаток. Так, в описании
эпизода спасения «Домика» от поджога не упоминается имя бывшего сотрудника
музея Олега Пантелеймоновича Попова, которому удалось увести направленного
немцами полицая. Это было вечером последнего дня оккупации, накануне
вступления в Пятигорск частей Красной армии. В те годы в СССР с именем
Попова книга не могла выйти из печати. В 1946 г. Попов был обвинен в
сотрудничестве с немцами и осужден. К началу оккупации он был безработным
и согласился на службу в полиции, так как альтернативой могла быть высылка
на работы в Германию. Попов знал о спрятанных ценностях и о скрывавшихся в
музее людях еврейской национальности. Все это Яковкина излагала следователю
после оккупации, однако, никакие положительные характеристики Попова не
были учтены судом. Следователь заявил, что это к делу не относится.
Как полицай, Попов имел списки людей, предназначенных к высылке в
Германию, и предупреждал их об этом. По показаниям Кравченко О.Д.,
благодаря Попову, кроме нее, удалось избежать высылки коммунистам
Елизарову, Соколовой, Кисенко, Карпенко, Вартановой и др. Но и эти
показания не помогли предотвратить сурового приговора, хотя никаких
преступлений против своей Родины Попов не совершил. Судимость с него была
снята в 1956 г., а реабилитирован он был уже после смерти, последовавшей в
1999г.
Яковкину после оккупации допрашивали, на нее писали клеветнические
доносы. Ей, спасшей картины великих русских художников (Репина, Левитана,
Поленова, Айвазовского, Кустодиева и др.), не верили. Оправдываясь, она
пишет в органы государственной безопасности: «На оккупированной территории
я оставалась только потому, что не считала возможным бросить на произвол
судьбы культурные ценности. Если бы я уехала тогда из Пятигорска, бросив
музейное имущество, и оно бы пропало, мне не пришлось бы теперь
оправдываться».
Люди, близкие Попову, человеку талантливому, поэтичному и красивому, о
котором, возможно, следует рассказывать специально, считали, что Яковкина
не приложила достаточных усилий к тому, чтобы спасти своего бывшего
сотрудника от работы в полиции, а затем от Воркутинских шахт. Но что она
могла сделать сама постоянно проверяемая, подозреваемая и обвиняемая, к
тому же еще и беспартийная.
Представить условия работы в 30-х – 40-х годах в СССР можно по
дневниковым записям и письмам. Примерно через полгода после начала работы
Яковкиной в музее, в горком партии поступил донос о растрате ею 20 тыс.
руб., о том, что она сгруппировала вокруг себя враждебный Советской власти
элемент, что муж ее был царским генералом, что она выжила из музея всех
партийцев и комсомольцев. Автором доноса был бывший директор музея
С.Коротков. Яковкина оправдывается, пишет заявления с требованием
тщательной проверки. А в частном письме бывшей сотруднице музея
А.Н.Ушаковой, работавшей при Короткове, Яковкина пишет 20.03.38 г.: «Скажу
одно, что как ни высоко ценили мы Степкины таланты по клевете, изобретению
мерзостей, но мы все-таки недооценивали его. Он гениален! Такую
передержку фактов и такое нагромождение клеветы простой негодяй не может
сделать. Для этого нужно быть сверхнегодяем».
Письмо к другу в марте 1941 года дает преставление одновременно и о
финансовых трудностях.
«Мне не простили мои жалобы на притеснения Горфо (Городской финансовый
отдел – М.В.). Со второго марта у меня опять ревизия. Все направлено к
тому, чтобы предать меня суду. Уж очень гнусную обстановку создал опять
ревизор. Обидно, что срываются юбилейные мероприятия, да, срываются, так
как главное мое преступление – это издания. С таким трудом все это
держалось буквально на острие ножа. И пусть бы я пережила еще тысячу
неприятностей, я готова была бы на бесконечные жертвы, лишь бы юбилей был
проведен так, как мне хотелось, и как его можно было бы провести.
Сегодня, когда Горфо вычеркнул все издания, т.е. лишил нас финансовой
базы, а, следовательно, возможности сделать передвижные выставки, я
сорвалась – нервы разгулялись во всю. Конечно, я посуды не бью, дверями не
хлопаю, не кричу, но лучше бы я все это делала. Уж очень больно – отдаешь
делу все силы, все, что имеешь, чего-то достигаешь в этом деле. Ведь музей
стал неузнаваем. Он стал грамотным, и обслуживание масс идет
высококвалифицированно. Наконец музей стал научно-исследовательским
учреждением, и это отмечают в центре. И все это сделано на средства,
полученные от изданий. А сколько личных жертв принесено музею, ведь своей
комнатой я просто не имела времени заняться.
Горфо совершенно уверен, что мной руководит какая-то корысть. Да, если
б он знал, насколько мне выгоднее было бы, если бы это издание делала
другая организация, я бы получала гонорары за редактирование, за
составление альбомов выставок и гонорары очень приличные».
В марте 1944 г. в дневнике Яковкина пишет о тех, перед кем ей
приходилось оправдываться после оккупации: «Вы хотите доказать, что власть
бьет во всех случаях – и плохо сделал и хорошо, вы прививаете эту ложь
другим. Я ненавижу вас и вам подобных, ненавижу именно потому, что к вам не
подберешься… Вы забронированы… Вы исправно посещаете партийные собрания,
исправно платите партийные взносы. Вы поете гимн, но что для вас Родина? Да
что с вами говорить! Все равно, что слепому объяснять цвет молока или
лишенному обоняния давать нюхать фиалки. Вы хуже преступников».
«Каждый день обнаруживаю следы «контроля».
Довоенный директор Ростовского музея, большой друг Яковкиной,
В.Н.Свищев, погиб на фронте. Новое начальство долгое время не
интересовалось спасенными ценностями. Более года прошло после оккупации до
первого знакомства нового директора с оставшимися экспонатами. Об этом
времени сохранилось несколько записей.
26.04.44 г.
«Был Анисимов, смотрел ящики Ростовского музея. Тон величественный.
Директор! С ним был некто Величко, этот, несмотря на свою худобу, старается
казаться величественным. Но тон, каким он говорил со мной! Как будто я была
обязана все это сохранить, и не сохранила. Боль в душе порой нестерпимая.
Ведь все попадет в равнодушные «коммерческие» руки. Анисимова интересует
паек и оклад. Ведь третья фраза у него при встрече была о пайке. О, если бы
вернулись Свищев и Тимошин! Их имена вычеркиваются сейчас из истории
Ростовского музея, а между тем люди душу свою вложили в него.
Анисимов, видите ли, хлопотал о вывозе музея перед оккупацией! Да
какое он имел к музею отношение? Он даже имя Мытникова (директора
Ростовского музея, сменившего Свищева – М.В.) стирает, а что уж говорить о
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
