чувства не только в стихах, «но и в ежедневных светских и товарищеских
своих отношениях».
Художник Пален, участвовавший в Чеченской экспедиции в 1840 г., также
рассказывал о смелых и резких «осуждениях» Лермонтовым «известных всем
лиц».
Немецкий поэт Боденштедт читал письма поэта Глебову[9]. Он утверждал,
что в письмах этих, «были изречения, которые, сделавшись известны, могли бы
иметь серьезные последствия».
Если Лермонтов не постеснялся в разговоре со случайным спутником
высказать свое «жесткое мнение» о «высокопоставленном лице» – вполне
вероятно, что речь шла о самом царе, – то, надо думать, что в своей
квартире, среди товарищей, особенно в разговоре с декабристами, он мог
позволить себе суждения еще более откровенные, еще более «жесткие». Нам
остается только строить догадки.
Кто же были собеседники поэта? С кем он мог говорить о судьбах России
и ее народе, о философии Запада и Востока, о литературе?
Прежде всего, те из сосланных в 1826 г. на каторгу декабристов,
которые были переведены в 1837 г. из Сибири на Кавказ рядовыми в разные
полки. В 1841 г. многим из них разрешено было провести лечение на
Кавказских Минеральных водах.
По своим передовым взглядам, и по своей разносторонней образованности
это были выдающиеся люди России того времени.
Наиболее близким Лермонтову и наиболее им уважаемым был декабрист
Назимов.
Михаил Александрович Назимов, сосланный, на поселение в Сибирь на 20
лет, в 1837 г. вместе с другими товарищами попал на Кавказ и как рядовой
назначен в Кабардинский егерский полк. Высокообразованный, отличавшийся
высокими нравственными качествами, Назимов пользовался среди товарищей
огромным уважением и влиянием.
«Не много людей встречал я с такими качествами, талантами и прекрасным
сердцем, всегда готовым к добру, каким был Михаил Александрович», – говорил
о Назимове его товарищ, декабрист Лорер.
Связанный по «Северному обществу» с Рылеевым, А.А. Бестужевым и
другими декабристами, Назимов мог рассказывать собравшимся в «Домике» о
тайном обществе, о его вождях. Вероятно, расспрашивали его и о казни пяти
декабристов, которую ему пришлось наблюдать из окна камеры страшной
Петропавловской крепости.
Как и Лермонтов, Назимов отличался широтой политических и литературных
интересов. Вопросы, которых они касались в беседах, были, надо полагать,
самые разнообразные.
Споры между Лермонтовым и Назимовым возникали тогда, когда разговор
касался современного положения России. Об этих несогласиях вспоминал
позднее и сам Назимов.
«Над некоторыми распоряжениями правительства, коим мы (декабристы. –
Е.Я.) от души сочувствовали, он глумился», – писал Назимов.
Декабристы, несомненно, сочувствовали созданию в 1837-1838 г.г.
министерства по делам государственных крестьян и особого «Секретного
комитета» по крестьянским делам, деятельность которого они восприняли как
шаги для ликвидации крепостного права.
Еще одно распоряжение тех же лет – об издании в провинции первых газет
– «Губернских ведомостей» – также должно было вызывать сочувствие
декабристов.
Провинции впервые дана собственная пресса! Передовой русской
интеллигенцией это было воспринято как отрадное явление (в 1838 г.
«Губернские ведомости» стали издаваться в 42 губерниях). У Лермонтова же
эти «распоряжения правительства» вызывали только «глумление» и «насмешки».
А разве он не был прав? «Секретный комитет» далее обсуждения проектов не
пошел, а задачей «Губернских ведомостей» было формирование общественного
мнения провинции в духе, нужном правительству.
Как ни душило правительство Николая прогрессивную мысль, она
пробивалась наружу в разных формах. Ряд либеральных уступок, воспринятых
декабристами как «благостные» перемены в судьбах России, оказался для
правительства неизбежным. Но Лермонтов знал цену этим уступкам. Его
собственная судьба служила иллюстрацией действительному положению вещей.
Если в спорах с Назимовым, которого Лермонтов глубоко уважал, он
ограничивался шутками и насмешками, то с товарищами противоположного
настроения поэт мог быть очень резок.
«Я должен был показаться ему мягким добряком, ежели он заметил мое
душевное спокойствие и забвение всех зол, мною претерпенных», – вспоминал
декабрист Николай Иванович Лорер.
Несмотря на 11-летнюю каторгу и 5-летнюю службу рядовым на Кавказе,
Лорер не утратил присущего ему оптимизма. Этим же летом, произведенный в
прапорщики, он был в особенно благодушном настроении.
«Одним шагом я приблизился к свободе», – радостно повторял он.
Такого «забвения зол» Лермонтов не мог понять. Его боевой, страстной,
протестующей против всякого насилия натуре смирение было чуждо. Оптимист
Лорер подвергал, вероятно, резким его нападкам и насмешкам. Лорер уходил из
«Домика» несколько обиженный и все-таки продолжал бывать там ежедневно.
Лорер знал множество анекдотов, мастерски их рассказывал и часто каким-
нибудь остроумным словцом разряжал слишком накалившуюся атмосферу.
Два брата Беляевых, оба декабристы, также часто приходили в «Домик».
Со старшим из них – Александром Петровичем, – споры были неизбежны.
Александр Беляев доказывал, что крепостное право, – а о нем, несомненно,
было особенно много разговоров в «Домике», – можно уничтожить «на
религиозных началах». Лермонтов же мог только смеяться над идиллической
картиной падения рабства от евангельской проповеди. Впрочем, с А.П.
Беляевым были не только споры. Ведь он хорошо знал Александра Ивановича
Одоевского, с которым Лермонтов познакомился и подружился на Кавказе в
1837 г. Памяти Одоевского Михаил Юрьевич посвятил чудесное стихотворение:
Я знал его: мы странствовали с ним
В горах Востока и тоску изгнанья
Делили дружно.
(«Памяти А.И. Одоевского», 1839 г.).
Эти первые строки стихотворения приоткрывают душевное состояние
Лермонтова во время первой ссылки: она была для поэта далеко не веселым
путешествием по Кавказу.
Александр Беляев мог вспоминать об Одоевском, читать его стихи,
которые никогда не увидели света.
А сколько еще интересных людей бывало в «Домике»! Вот – поэт Александр
Николаевич Креницын. Прапорщик 18-го егерского полка, он был разжалован в
рядовые за организацию бунта в Пажеском корпусе. На Кавказе Креницын близко
сошелся с А.А. Бестужевым. После его смерти Александр Николаевич бережно
собрал портреты декабристов, присланные А.А. Бестужеву из Читинского
острога братом Николаем. Старший из братьев Бестужевых, Николай, в течение
многих лет рисовал в Сибири портреты участников заговора. Креницын переслал
портреты младшему Бестужеву, Павлу, в Петербург.
Об этих портретах, об авторе их, обо всей семье Бестужевых, из которой
вышли четыре брата-декабриста, а главным образом об Александре
Александровиче Бестужеве-Марлинском, несомненно, было много разговоров в
«Домике», когда приходил Креницын.
Не так часто, как другие декабристы, бывал в «Домике» Александр
Иванович Черкасов. Это был неутомимый собиратель фольклора, его живые
рассказы о народном творчестве собеседники слушали с увлечением.
Бывал здесь и декабрист А.И. Вегелин. Его в «Домике» прозвали
диктатором за нетерпимость к возражениям, слишком серьезный и важный вид.
Молодежь, а ведь Лермонтов и многие его товарищи были еще так молоды, во
всем находила повод для шуток.
Прозвища обычно придумывал Лермонтов.
«Всех окрестит по-своему», – вспоминал один из постоянных посетителей
«Домика» Николай Павлович Раевский, поручик Тенгинского полка, очень
любивший Михаила Юрьевича и впоследствии очень тепло вспоминавший о нем.
А какие живые, интересные беседы завязывались в «Домике», когда туда
приходили командир Нижегородского полка полковник С.Д. Безобразов и
художник Г.Г. Гагарин, известный своими прекрасными кавказскими рисунками.
Оба они совсем недавно участвовали в знаменитой в истории Кавказской
войны Черкейской экспедиции. Аул Черкей в Дагестане считался неприступным.
Шамиль будто бы уверял жителей аула, что они могут спать совершенно
спокойно, так как Черкея русским никогда не взять. Овладеть этим аулом было
действительно трудно. В 1841 г. аул был все же взят.
За эту экспедицию полковник Сергей Дмитриевич Безобразов был
представлен к производству в генералы. Очень простой, никогда не дававший
почувствовать разницу в чинах, Сергей Дмитриевич оставался среди товарищей
таким же живым собеседником, каким был всегда.
Для Лермонтова рассказы Безобразова и рисунки Гагарина были особенно
интересны: ведь он хорошо знал характер экспедиций и обстановку в горах.
Гагарин прожил в Пятигорске только до 20 июня и ежедневно бывал в
«Домике». С Лермонтовым и Трубецким занимался он еще в Петербурге
живописью. Среди совместных рисунков Гагарина и Лермонтова есть акварель
«Валерик». Сделана она в 1840 г. в Кисловодске по рассказам об этом бое
Лермонтова, только что вернувшегося из похода.
Искренний и благородный, Гагарин пришелся по душе поэту. Лермонтов и
живописью начал заниматься серьезно только после знакомства с Гагариным.
Европейски образованный художник мог рассказать много интересного.
Но если в «Домике» появлялся Руфим Иванович Дорохов, то все
«перевертывалось вверх дном». Бесшабашная голова, весельчак, остряк,
вспыльчивый до бешенства, страстный игрок в карты – Дорохов был всеобщим
любимцем.
Сын героя Отечественной войны 1812 г., знаменитого партизана, генерала
Ивана Семеновича Дорохова, Руфим Иванович был очень популярен на Кавказе. О
его храбрости создавались легенды. Дважды Дорохова разжаловали в рядовые, и
каждый раз исключительными подвигами он добивался освобождения «из-под
серой шинели».
Ему-то было о чем рассказывать в «Домике». В 1840 г. Дорохов и
Лермонтов участвовали в экспедиции против горцев. Дорохов командовал
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
