«Поедем, посмотрим» – сказал Лермонтов.
«Осмотрев снаружи стоявший на дворе домик и обойдя комнаты, –
вспоминал Чиляев, – Лермонтов остановился на балконе, выходившем в садик,
граничивший с садом Верзилиных, и погрузился в раздумье.
Между тем Столыпин обошел еще раз комнаты, сделал несколько замечаний
насчет поправок и, осведомившись о цене квартиры, вышел также на балкон и
спросил Михаила Юрьевича:
– Ну, что, Лермонтов, хорошо?
Ничего, – небрежно отвечал поэт, будто недовольный нарушением его
заветных дум, – здесь будет удобно... дай задаток!
Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Вечером в
тот же день они переехали». Чиляев хорошо запомнил весь этот день.
Позднее, когда Лермонтов жил в его флигеле, Чиляев продолжал
интересоваться поэтом. «Михаил Юрьевич работал большей частью в кабинете,
при открытом окне», – сообщает он Мартьянову.
«Вставал он не одинаково, иногда рано, иногда спал часов до 9-ти и
даже более... В первом случае тотчас, как встанет, уходил пить воды или
брать ванны и после пил чай, во втором же – прямо с постели садился за чай,
а потом уходил из дому. Около двух часов возвращался домой обедать и почти
всегда в обществе друзей-приятелей».
Внимательный хозяин знает даже, что на обед готовилось четыре-пять
блюд, и что Лермонтов очень любил мороженое, ягоды и фрукты.
«Лермонтов успевал бывать везде и всюду, – продолжает Чиляев свой
рассказ, – но вечера предпочитал проводить у Верзилиных».
«Это был сильный эгоистический и властолюбивый характер, имевший одну
цель – пробить себе, во что бы то ни стало, дорогу в высшие сферы, чтобы со
временем властвовать над толпою, – говорил Чиляев Мартьянову о Лермонтове.
– Для этого он сознательно употреблял все средства, выказывал свой талант,
обнаруживал беззаветную храбрость и сыпал шутки и насмешки, не щадя никого
и ничего...»
О предстоящей дуэли Чиляев узнал от Глебова на другой же день после
верзилинского вечера. Он знал, кто дерется, из-за чего и прочие
подробности. Так почему же он не предпринял ничего для предотвращения
дуэли, в то время как начальство, по мнению Чиляева, «чуткое к беде»,
ходило во тьме «ощупью» и приняло кое-какие меры «наугад». Ведь Чиляев имел
возможность внести в эти меры полную ясность.
Чиляев знал, как рассказывал он Мартьянову, что Мартынов явился на
вечер к Верзилиным «с предвзятым намерением сделать Лермонтову вызов на
дуэль, под каким бы то ни было предлогом, так как Лермонтов и Столыпин на
другой день утром должны были уехать в Железноводск, а с переездом их туда
возможность вызова уничтожалась».
Но кое-что Чиляев и запамятовал: он говорил, что слугу-гурийца
Христофора Саникидзе Лермонтов привез с собой из Петербурга. А в церковной
книге Скорбященской церкви в Пятигорске автор этих строк обнаружил запись о
том, что среди крепостных В.И. Чиляева в великом посте 1841 года говел и
причащался Христофор Саникидзе, 16 лет.
Приезд Лермонтова в Пятигорск в 1841 году был случайным. Получив
назначение в отряд за Лабу, чтобы участвовать против горцев, Лермонтов и
Столыпин задержались на сутки из-за проливного дождя в Георгиевске. И
здесь, в этой старой крепости, лежащей на пути поэта, решалась его судьба.
Вот что рассказал профессору Висковатову случайный свидетель
нескольких часов жизни Лермонтова, ремонтер Борисоглебского Уланского
полка, Петр Иванович Магденко: «Солнце уже закатилось, когда я приехал в
город, или вернее, только крепость Георгиевскую. Смотритель сказал мне, что
ночью ехать дальше не совсем безопасно. Я решился остаться ночевать и, в
ожидании самовара, пошел прогуляться.
Вернувшись, я только что принялся пить чай, как в комнату вошли
Лермонтов и Столыпин… На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой
я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратясь к последнему, сказал:
«Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он
назвал еще несколько имен), поедем в Пятигорск». Столыпин отвечал, что это
невозможно. «Почему? – быстро спросил Лермонтов…– Решайся, Столыпин, едем в
Пятигорск». С этими словами Лермонтов вышел из комнаты…
Столыпин сидел задумавшись. «Ну, что? – спросил я его, – решаетесь,
капитан?» – «Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти
его в отряд. Вон – говорил он, указывая на стол, – наша подорожная, а там
инструкция – посмотрите». Я поглядел на подорожную, которая лежала
раскрытою, а развернуть инструкцию посовестился и, признаться, очень о том
жалею.
Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к
Столыпины, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск!». С
этими словами вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и
сказал: «Вот, послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом – едем
отряд, если решеткой – едем в Пятигорск. Согласен?»
Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен и к нашим ногам
упал решеткой вверх. Лермонтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск, в
Пятигорск!».
Итак, снова Кавказ. До 18401 года Лермонтов побывал на Кавказе дважды.
Когда царь ссылал сюда Лермонтова в первый раз за стихотворение «Смерть
поэта» в 1837 году, он надеялся, что ссылка образумит юношу с пылким
воображением. Но поэт не оправдал надежд Николая.
...я не изменюсь, и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
Эти строки из стихотворения Лермонтова «Кинжал», написанного им сразу
по возвращении из первой ссылки в Петербург, являются как бы ответом царю.
Вторично Лермонтов был сослан на Кавказ в 1840 году, за дуэль с
Барантом, сыном французского посланника в Петербурге. Теперь царь ссылал
уже зрелого поэта с твёрдыми убеждениями, непримиримого врага трона и
аристократии, и лично назначил ему Тенгинский полк.
Советское лермонтоведение (С.А. Андреев-Кривич) расшифровало тайный
смысл распоряжения Николая I о ссылке Лермонтова именно в Тенгинский полк.
Это был смертный приговор поэту. Секрет этого распоряжения заключался в
том, что Тенгинский полк, находившийся на Черноморском побережье, был в
невероятно тяжелых условиях.
«Укрепления береговой линии от времени и действия беспрерывных дождей
пришли в полное разрушение... Не в лучшем состоянии находилось и
вооружение»,– описывал положение Черноморских укреплений историк
Тенгинского полка Ракович.
Выходить за валы укрепления было опасно, так как горцы все время вели
наблюдение. «Даже нередко могилы приходилось исторгать у варваров с оружием
в руках и платить за них жизнью товарищей усопшего», – писал корпусный
командир Головин. В довершение этого лихорадка и цинга косили людей.
Смертность доходила до 50%, «случалось, что девять десятых числа солдат
лежали больными». (Ракович).
Да, царь хорошо знал положение Тенгинского полка.
Военные власти на Кавказе не поняли царского приказа, его тайного
смысла, а, может быть, зная, в каких условиях находился Тенгинский полк,
отнеслись к поэту бережно и потому легко согласились на просьбу поручика –
направить его в Чеченский отряд.
После двух экспедиций в Чечню в 1840 году Лермонтов был дважды
представлен к наградам. Эти награды поддерживали надежду на отставку, о чем
поэт теперь настойчиво хлопотал. Но царь собственноручно вычеркнул имя
Лермонтова из представленного кавказским военным начальством наградного
списка.
Мало этого, Николай «повелеть соизволил», чтобы поручик Лермонтов
непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не
осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем
полку.
Значит, Лермонтов должен был испытать все тяготы, какие приходились на
долю тенгинцев, и участвовать во всех боях, из которых, как свидетельствуют
историки Тенгинского полка, возвращались немногие.
Царское указание и в 1841 году не было выполнено, оно запоздало:
Лермонтов приехал в Ставрополь в мае, а царь сделал свое распоряжение в
июне. На Кавказе же оно было получено после смерти поэта...
В Ставрополе военные власти вновь допустили «оплошность», назначив
Лермонтова в действующий отряд в Дагестане.
Ожидая в Ставрополе назначения, Лермонтов пишет бабушке: «Теперь не
знаю сам еще, куда поеду; кажется, прежде отправлюсь в крепость Шуру» и
добавляет: «а оттуда постараюсь на воды».
Поездки на Кавказские Минеральные Воды после экспедиций обычно
разрешались офицерам. «Им не запрещалось отлучаться с постов не только в
ближайшие казачьи поселки, но даже и на минеральные воды, где шумно шла
жизнь во время съезда посетителей», – сообщали историки военных полков.
«Музыка, балы, собрания, гулянья по окрестностям, обеды в рощах
Машука, пикники, все удовольствия, забавы и развлечения... делали
пребывание на водах весьма приятным», – писал корреспондент тифлисской
газеты «Кавказ». «Не удивительно поэтому, что молодежь наша стремилась на
минеральные воды», – добавляет другой свидетель жизни кавказских полков.
А вот что рассказывал Чиляев Мартьянову о Пятигорске 1841 года.
«Пятигорск в 1841 году, был маленький, но довольно чистенький и
красивый городок. Расположенный в котловине гор, при реке Подкумке, он имел
десятка два прихотливо прорезанных в различных направлениях улиц, с двумя-
тремя сотнями обывательских, деревянных, большей частью одноэтажных,
домиков, между которыми там и сям выдвигались и гордо смотрели солидные
каменные казенные постройки, как-то: ванны, галереи, гостиницы и др. В
центре города, почти у самих минеральных источников, ютился небольшой, но
уже хорошо разросшийся и дававший тень бульвар, на котором по вечерам
играла музыка. Городок с мая до сентября переполняйся приезжавшей на воды
публикой; у источников, в казино и на бульваре появлялась масса больных
обоего пола и всех рангов, чинов и состояний. Жизнь пробуждалась, и
обыденную городскую скуку и сплетни сменяли веселье, шум и суета».
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
