благородства, и справедливости. Ежели он хотел, чтобы дуэль совершилась,
ему следовало сказать Лермонтову: извольте зарядить опять ваш пистолет. Я
вам советую хорошенько в меня целиться, ибо я буду стараться вас убить. Так
поступил бы благородный, храбрый офицер. Мартынов поступил как убийца».
Ю.Ф. Самарин писал И.С. Гагарину через две недели после дуэли: «Пишу
вам, мой друг, под тяжким впечатлением только что полученного мной
известия. Лермонтов убит Мартыновым на дуэли на Кавказе. Подробности
ужасны. Он выстрелил в воздух, а противник убил его, стреляя почти в упор».
В целом ряде других писем корреспонденты упорно утверждали, что
Лермонтов выстрелил в воздух, Мартынова дружно именовали «убийцей», исход
же дуэли так и толковали, как убийство поэта.
Несомненно, письма эти отражали сразу же установившееся в Пятигорске
мнение о разыгравшейся драме.
На чем основано было такое мнение? Видно, кто-то из секундантов, – как
ни старались они держать в тайне случившееся, – все же поделился с кем-то
тем, чему был свидетель. Укреплению создавшегося мнения способствовали и
условия дуэли.
Условия эти, продиктованные Мартыновым, поражают своим несоответствием
поводу для вызова на дуэль. В самом деле, поводом послужила ссора
«ничтожная и мелочная», как ее определяли все свидетели столкновения
Лермонтова с Мартыновым. Условия же дуэли такие, как при самом тяжком
оскорблении: пистолеты крупного калибра, право стрелять до трех раз, тогда
как в данном случае, то есть при пустячной ссоре, полагалось обменяться по
одному выстрелу, и, наконец, ничтожное расстояние между противниками.
Но почему же Лермонтов принял эти условия? И как же Столыпин,
прекрасно знавший дуэльный кодекс, мог допустить согласие поэта на эти
условия?
Но, кто знает, может быть, Столыпин и пытался их отклонить. Включил же
Висковатов на каком-то основании такие строки в биографию Лермонтова:
«Столыпин серьезнее всех глядел на дело и предупреждал Лермонтова, но он по
большей части был под влиянием Михаила Юрьевича… и вполне поддавался его
влиянию».
Надо помнить при этом характер Лермонтова. Ни за что на свете не
разрешил бы он своим секундантам поднимать вопрос об изменении условий. Для
Лермонтова не имело значения, что условия эти не отвечали тяжести
оскорбления. Главное было, что они продиктованы противником. Со своей
стороны Лермонтов заявил, что стрелять в Мартынова не будет, а дальше… это
было уже дело совести противника.
VII
Почти двое суток покоилось тело поэта в «Домике». Здесь и зарисовал
его на смертельном ложе художник Шведе.
17 июля было произведено освидетельствование тела погибшего поэта.
«При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже
последнего ребра, при срастании ребра с хрящом, пробила правое и левое
легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны и
при выходе прорезала мягкие части левого плеча, от которой раны поручик
Лермонтов мгновенно на месте поединка помер. В удостоверение чего общим
подписом и приложением герба моего печати свидетельствуем.
Город Пятигорск, июля 17-го дня 1841 г.
Пятигорского военного госпиталя ординатор
лекарь титулярный советник Барклай де Толли.
При освидетельствовании тела находились:
Плац-майор подполковник Унтилов.
Заседатель Черепанов.
Исполняющий должность окружного стряпчего
Ольшанский 2-й.
Корпуса жандармов подполковник Кушинников».
Этим внешним освидетельствованием ограничились.
«Роковая весть быстро разнеслась по Пятигорску, – вспоминала Э.А. Шан-
Гирей. – Дуэль – неслыханная вещь в Пятигорске»…
В чистой белой рубашке лежал он на постели в своей небольшой комнате,
куда перенесли его. Художник Шведе снимал с него портрет масляными
красками.
Столыпин и друзья, распорядившись относительно панихиды, стали
хлопотать о погребении останков, – рассказывал Висковатов. – Ординарный
врач Пятигорского военного госпиталя Барклай де Толли выдал свидетельство,
в коем говорилось, что «Тенгинского пехотного полка поручик М.Ю. Лермонтов
застрелен на поле, близ горы Машука, 15-го числа сего месяца и, по
освидетельствовании им, тело может быть передано земле по христианскому
обряду».
«По христианскому обряду» священники Пятигорска отказались хоронить
Лермонтова: «убитый на дуэли приравнивается к самоубийцам, а самоубийца –
по статье 347-й уголовных законов – лишается христианского погребения».
В местной газете «Сезонный листок» сообщалось: «16 июля собралась
масса народу на погребение и панихиду; но священник отказался явиться,
ссылаясь на то, что по уставу убитые на дуэли приравниваются к
самоубийцам».
Много лет спустя священник В. Эрастов вспоминал, что он действительно
«отказался от похорон Лермонтова, когда его звал Столыпин».
Еще в 1903 г., совсем незадолго до смерти, Эрастов, отвечая на вопрос
корреспондента «Варшавского дневника»: – Правда ли, батюшка, что Вы
отказались хоронить Лермонтова, – тихо ответил: «Да, правда. Я знаю, что
меня за это бранят теперь и в обществе, и во всех журналах, но мог ли я
поступить иначе? От святейшего синода было строжайшее запрещение отпевать
тело самоубийц и погибших на дуэли».
Потом он не раз подтверждал это.
«Когда собрались все к панихиде, долго ждали священника, который с
большим трудом согласился хоронить Лермонтова, – вспоминала Э.А. Шан-Гирей.
Это был священник Скорбященской церкви Пятигорска Павел Александровский,
давший согласие только после вмешательства полковника Траскина.
Писарь комендантского управления Карпов рассказывал: «Является ко мне
ординарец от Траскина и передает требование, чтобы я сейчас же явился к
полковнику. Едва лишь я отворил, придя к нему на квартиру, дверь его
кабинета, как он своим сильным металлическим голосом отчеканил: «Сходить к
отцу протоиерею, поклониться от меня и передать ему мою просьбу похоронить
Лермонтова. Если он будет отговариваться, сказать ему еще то, что в этом
нет никакого нарушения закона, так как подобною же смертью умер известный
Пушкин, которого похоронили со святостью». Я отправился к Павлу
Александровскому и передал буквально слова полковника. Отец Павел подумал-
подумал, наконец, сказал: «Успокойте полковника, все будет исполнено по его
желанию».
Отец Павел, однако, не выполнил всего христианского обряда похорон. Он
отслужил панихиду и проводил тело Лермонтова до могилы без отпевания в
церкви, как полагалось[18].
…Не было покоя Лермонтову и после смерти. Как будто, он предвидел это,
написав в 17 лет:
Кровавая меня могила ждет,
Могила без молитв и без креста…
Похороны состоялись 17 июля. Гроб с телом поэта вынесли из «Домика» на
руках четыре товарища покойного и пронесли до самого кладбища. Поручик
А.Ф. Тиран был от лейб-гвардии гусарского полка, в котором Лермонтов служил
по окончании юнкерского училища. Полковник Безобразов – от Нижегородского
драгунского полка, в который Лермонтов был переведен в первую ссылку,
А.И. Арнольди – от Гродненского гусарского полка, в котором поэт недолго
служил после первой ссылки, Н.И. Лорер – от Тенгинского полка.
Воспоминаний непосредственных свидетелей похорон Лермонтова
сохранилось много.
Н.Ф. Туровский вспоминал: «В продолжение двух дней теснились усердные
поклонники в комнате, где стоял гроб.
17-го числа, на закате солнца, совершено погребение. Офицеры несли
прах любимого ими товарища до могилы, а слезы множества сопровождающих их
выразили потерю общую, незаменимую».
Лечившийся в Пятигорске в 1841 г. Полеводин сообщал другу в письме,
написанному на 6-й день после похорон: «Поэта не стало!.. На другой день
толпа народа не отходила от его квартиры. Дамы все приходили с цветами и
усыпали его оными, некоторые делали прекрасные венки и клали близ тела
покойника. Зрелище это было восхитительно и трогательно. 17-го числа в час
поединка его хоронили. Все, что было в Пятигорске, участвовало в его
похоронах. Дамы все были в трауре, гроб его до самого кладбища несли штаб-
и обер-офицера и все без исключения шли пешком до кладбища... Тут я
невольно вспомнил о похоронах Пушкина. Теперь 6-й день после этого
печального события, но ропот не умолкает, явно требуют предать виновного
всей строгости закона, как подлого убийцу».
«Народу было много-много, и все шли в каком-то благоговейном молчании,
– рассказывала Э.А. Шан-Гирей. – Это меня поражало, – добавляет она, – ведь
не все же его знали и не все его любили! Так было тихо, что только слышен
был шорох сухой травы под ногами».
Или вот еще воспоминания очевидца Монаенко: «Трудно себе представить,
какое грустное впечатление произвела на всех эта весть. Лермонтов убит.
Лермонтов убит, вот что только слышалось на улицах и домах Пятигорска».
Очень ценны воспоминания о похоронах Лермонтова коллежского асессора
Рошановского. Сохранились эти воспоминания в дошедшем до наших дней «Деле о
погребении Лермонтова». «Дело» это возникло по доносу Эрастова на того
священника, который «хотя настоящего погребения над телом Лермонтова и не
совершил, но не следовало и провожать его... в церковном облачении и с
подобающей честью».
Рошановского, как присутствовавшего на похоронах, допрашивали
следователи, расследовавшие кляузу.
«В прошлом 1841 году, в июле месяце, кажется 18 числа, в 4 или 5 часов
пополудни, я, – рассказывал Рошановский, – слышавши, что имеет быть
погребено тело поручика Лермонтова, пошел, по примеру других, к квартире
покойника, у ворот коей встретил большое стечение жителей г. Пятигорска и
посетителей Минеральных вод, разговаривавших между собою: о жизни за
гробом, о смерти, рано постигшей молодого поэта, обещавшего много для
русской литературы. Не входя во двор квартиры сей, я с знакомыми мне
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
