отрядом охотников и, будучи раненным, передал командование Лермонтову.
«Я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, – писал
Лермонтов своему другу А.А. Лопухину, – отборную команду охотников,
состоящую изо ста казаков – разный сброд, волонтеры, татары и проч., это
нечто вроде партизанского отряда, и если мне случится с ним удачно
действовать, то авось что-нибудь дадут».
Кипучая жизнь «Домика» изображалась в карикатурах в особом альбоме.
Рисовали тогда все, и альбом каждый день пополнялся новыми рисунками. Чаще
других изображался Николай Соломонович Мартынов.
Мартынов был в отставке в чине майора. В Пятигорск приехал в конце
апреля «для пользования водами». Жил он по соседству, в угловом доме
Верзилина (ныне № 6 на углу улиц Лермонтовской и Анджиевского).
Бесхитростную, но точную характеристику Мартынову дала родственница
Лермонтова – Катенька Быховец:
«Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись; он ужасно самолюбив…
всегда ходил в черкеске и с кинжалом».
Манера одеваться, непомерной величины кинжал Мартынова, напыщенность,
любовь к позе, – все это давало благодатный материал для товарищеских шуток
и карикатур.
А.И. Арнольди, племянник декабриста Лорера, вспоминал такой случай.
Зашел как-то к Лермонтову в «Домик», а заходил он часто, так как жил по
соседству, и услышал смех Лермонтова и Трубецкого. Они рассматривали альбом
с карикатурами. Трубецкой хотел закрыть альбом, но Лермонтов сказал:
– Ну, этот ничего!
И они показали Арнольди «целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые
сообща начертили и раскрасили».
Это была целая история в лицах, – вспоминал Арнольди. – Мартынов был
изображен в самом смешном виде.
Частым посетителем «Домика» был Лев Сергеевич Пушкин. Живой,
остроумный, он вносил в «Домик» суету, шум. Беспредельно любивший своего
брата Александра Сергеевича, он любил говорить о нем и читать товарищам его
произведения. Но был он и страстный картежник.
В большом доме Чиляева, выходившем на улицу, жили знакомые Лермонтова
по Петербургу – Александр Илларионович Васильчиков и Сергей Васильевич
Трубецкой.
Князь Трубецкой, сын героя Отечественной войны 1812 г., в 1840 г.
перешел в Кавказский корпус. Вместе с Лермонтовым участвовал в Чеченской
экспедиции, был ранен и, как и Лермонтов, представлен к награде. Но его имя
царь также вычеркнул из наградного списка.
Насколько Трубецкой не пользовался расположением Николая I, можно
судить по такому факту: в феврале 1841 г. он приехал в Петербург в
кратковременный отпуск для свидания с умирающим отцом. Царь лично наложил
на Сергея Трубецкого домашний арест, а в ответ на просьбу о продлении
отпуска приказал немедленно вернуться на Кавказ.
Летом 1841 г. Трубецкой приехал в Пятигорск без разрешения, рискуя
навлечь на себя большую неприятность по службе. Отлучаться из полка без
разрешения начальства строжайше запрещалось. Но в характере Трубецкого была
страсть к риску.
Князь Александр Илларионович Васильчиков был сыном того
государственного деятеля, который 14 декабря 1825 г. оказал царю услугу,
посоветовав применить против восставших картечь. За этот ли дружеский совет
или за какие-то другие заслуги Николай I, как утверждают историки, чтил
старика Васильчикова, как никого другого.
Александр Илларионович, по окончании юридического факультета, был в
1840 г. с комиссией сенатора Гана в Закавказье.
После отозвания Гана в Петербург Васильчиков получил отпуск и,
свободный от служебных обязанностей, по пути из Тифлиса в Петербург заехал
на Кавказские Минеральные Воды. Оказавшись соседями Лермонтова, Трубецкой и
Васильчиков участвовали во всех затеях поэта.
IV
Что случилось? Почему комендант предписывает ему, Лермонтову а также
Столыпину покинуть этот милый городок, когда сам разрешил остаться здесь
для лечения?
В комендатуре друзьям дали прочитать полученное из Ставрополя
распоряжение:
«Не видя из представленных вами при рапортах от 24 мая сего года за №№
805 и 806 свидетельств за №№ 360 и 361, чтобы Нижегородского драгунского
полка капитану Столыпину и Тенгинского пехотного поручику Лермонтову,
прибывшим в Пятигорск, необходимо было пользоваться кавказскими
минеральными водами, и напротив, усматривая, что болезнь их может быть
излечена и другими средствами, я покорно прошу ваше высокоблагородие
немедленно, с получением сего, отправить обоих по назначению, или же в
Георгиевский военный госпиталь, по уважению, что Пятигорский госпиталь и
без того уже наполнен больными офицерами, которым действительно необходимо
употребление минеральных вод и которые пользуются этим правом по
разрешению, данному от высшего начальства».
Распоряжение от 8-го июня подписал начальник штаба полковник Траскин.
Прочитав это предписание, поручик Лермонтов тотчас же в комендатуре,
отозвался на него рапортом командиру Тенгинского полка подполковнику
Хлюпину:
«Отправляясь в отряд командующего войсками на Кавказской линии и в
Черномории г. генерал-адъютанта Граббе, заболел я по дороге лихорадкой и,
был освидетельствован в гор. Пятигорске докторами, получил от Пятигорского
коменданта, г. полковника Ильяшенкова, позволение остаться здесь впредь до
излечения. Июня 13-го дня 1841 года, гор. Пятигорск.
О чем Вашему Высокоблагородию донести честь имею. Поручик Лермонтов».
Не может он уезжать из Пятигорска. Он должен получить ответ из
Петербурга. Он должен добиться продления отпуска.
И через два дня после отправки рапорта полковому командиру Лермонтов
досылает в дополнение к этому рапорту «подкрепление» в форме свидетельства
госпитального врача о его – Лермонтова – тяжелейшем заболевании.
Вот какие болезни нашел госпитальный врач у поручика Лермонтова.
«Тенгинского пехотного полка поручик Михаил Юрьев сын Лермонтов,
одержим золотухою и цынготным худосочием, сопровождаемых припухлостью и
болью десен, также изъязвлением языка и ломотою ног, от каких болезней
г. Лермонтов, приступив к лечению минеральными водами, принял более
двадцати горячих серных ванн, но для облегчения страданий необходимо
поручику Лермонтову продолжать пользование минеральными водами в течение
целого лета 1941 года: остановленное употребление вод и следование в путь
может навлечь самые пагубные следствия для его здоровья.
В удостоверение чего подписью и приложением герба моей печати
свидетельствую, гор. Пятигорск, июня 15-го 1841 года.
Пятигорского военного госпиталя ординатор, лекарь, титулярный советник
Барклай-де-Толли».
Не утихает у поэта Лермонтова тревога за свою судьбу. Проходит еще три
дня, и он решается прибегнуть к помощи добрейшего старика коменданта
Ильяшенкова, облекая свою просьбу опять таки в форму рапорта.
И пишет поручик Тенгинского полка Лермонтов в стенах «Домика»
последний в жизни рапорт, продиктованный глубочайшей человеческой скорбью:
«Ваше Высокоблагородие предписать мне №1000 изволили отправиться к
месту моего назначения или, если болезнь моя того не позволит, в
Георгиевск, чтобы быть зачисленным в тамошний госпиталь.
На что имею честь почтительнейше донести Вашему Высокоблагородию, что
получив от Вашего Высокоблагородия позволения остаться здесь до излечения и
также получив от начальника Траскина предписание, в коем он также дозволили
мне остаться здесь, предписав о том донести полковому командиру
подполковнику Хлюпину и отрядному дежурству, и т.к. я уже начал
пользоваться минеральными водами и принял 23 серных ванны, то прервав курс,
подвергаюсь совершенному расстройству здоровья, и не только не излечусь от
своей болезни, но могу получить новые, для удостоверения в чем имею честь
приложить свидетельство меня пользующего медика.
Осмеливаюсь при этом покорнейше просить Ваше Высокоблагородие
исходатайствовать мне у начальника штаба, флигель-адъютанта полковника
Траскина позволения остаться здесь до совершенного излечения и окончания
курса вод».
Так нетерпеливо ожидаемое разрешение пришло.
Разрешалось «остаться Лермонтову в Пятигорске впредь до получения
облегчения». Но поэта разрешение не застало.
А в «Домике» жизнь протекала своим чередом.
О том, в какой тревоге проходили для Лермонтова эти дни ожидания
ответов – от бабушки и из штаба, – окружавшие поэта друзья, по-видимому,
даже не догадывались.
Общительный, жизнерадостный Лермонтов был душой общества – вспоминали
многие свидетели последних дней жизни поэта. Неистощим на шутки, шалости,
всякие выдумки.
Декабрист Лорер вспоминал, что после военной экспедиции в Пятигорск
нахлынули гвардейские офицеры и «общество еще более оживилось. Стали давать
танцевальные вечера, устраивали пикники, кавалькады, прогулки в горы».
Когда был затеян по подписке бал в гроте Дианы, приготовления велись в
квартире поэта. Во что превратился тогда «Домик»! Все комнаты были завалены
разноцветной бумагой, из которой клеились фонарики. Их клеили все
приходившие к поэту и наготовили более двух тысяч. Об этом бале сохранилось
много воспоминаний, и все упоминали об этих фонариках, которыми был украшен
грот и прилегающая к нему аллея.
Устройство бала было затеяно по почину Лермонтова. Ему и пришлось
больше всех хлопотать.
Сохранились рассказы о том, что бал этот был задуман в пику князю
Голицыну, обычно игравшему главную роль в устройстве развлечений. На этот
раз князя обошли. Рассказывали, что Голицын пренебрежительно отозвался о
местном обществе, бросив фразу: «Здешних дикарей учить надо». Лермонтова,
привыкшего уважать людей не за мундир и происхождение, это обидело. Придя
домой, он рассказал об этом находившимся в «Домике» товарищам.
– Господа! – добавил он. – На что нам непременно главенство князя на
наших пикниках? Не хочет он быть у нас – и не надо. Мы и без него сумеем
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33
